Когда-то мы любили вот так беседовать.. Где это теперь?
читать дальше
Я: Отломи мне кусочек строчки,
холодной, как зимние ночи,
вековечной небесной синью
напиши, как река застыла,
спой мне рифму трескучей льдины
на мелодию волн ленивых,
завершенье раскрытой почки
нарисуй мне на месте точки,
брось слова в глубину чернозема -
пусть пробъются они сквозь дрему.
Пронесутся майские грозы,
отгоняя тревожные грезы,
и зеленый стебель упругий
я сломлю, перепачкав руки,
и созревших стихов букеты
подарю я тебе - и лету.
Омут: Соображаю я плохо, но все же - лето.
Жара и строчки стекают с листьев.
Висят на них каплей смарагда, кистью
нарисовав на небе секреты.
О чем? о самом главном, наверно,
но нужно срочно кондишк зимний.
Где б взять дыханье? Одна резина
трубастых шлангов. К тому же - лето.
Я: Спасибо.
С тобой мы где-то подхватили вдохновенье,
оно нам ныне не дает покоя:
крылатится из каждого движенья,
глядит в листок бумаги под рукою,
как в зеркало, но каждый миг - иное..
Омут: Читала Панкина. Мое - скорей оттуда.
А говорят - заразно, как ветрянка.
Вот думаю, пойти помыть посуду,
иль все же нах? Жаль, скажут - нимфоманка.
Я: разбей посуду, вымой Панкина и нимфу
в одном налитом позапрошлым чаем блюдце.
День станет разговорчивым и милым,
а люди - шут с людьми, пускай смеются.
Омут: не знаю даже, что сказать в ответ:
последний бой - он сложный самый.
Забью на всех, из шкафчика скелет,
томящийся в пыли, рывком достану
и закурю с ним вместе. Потому
что нет в шкафу серьезнее беседы,
чем о посуде. В ней все наши беды.
А счастье все ж доступно не уму..
Я: Все беды в шляпе: вот сосуд ума,
наполненный, представьте, всякой дрянью.
Не всякому скелету шкаф - тюрьма,
но все шкафы годны для покаяний:
скелет их слушает, доспехами скрипя,
дымит трубой, не замечает ляпов,
но чтобы не забыть в шкафу себя,
не забывайте: заходя, снимайте шляпу !